бог если он заметит, как кто-нибудь ковыряет в носу, трещит суставами пальцев, ерзает на скамье, кладет ногу на ногу или сопит. У себе подобных он не терпел даже маленьких слабостей, а непочтительность почитал самым большим недостатком. Подсудимый же, который казался ему покорным, как раскаявшийся грешник, хотя его покорность была всего лишь смирением закоренелого вора, не оправдывался только в том случае, если изнасиловал монахиню или голодный был пойман с поличным при краже хлеба. Объяснялось это тем, что сеньор Коэльо был ревностным католиком и не допускал посягательств на чужую собственность. Собственность для него, владельца небольшого счета в банке и земельного участка в Оисе, представляла собой «основу общества, создающую и облагораживающую личность», он где-то вычитал эту фразу и повторял ее по каждому поводу.
Представитель министерства внутренних дел, выездной судья Илдебрандо Соберано Перес был подлецом высшей марки. Он был словно рожден для того, чтобы нагонять страх, адвокаты его боялись и ненавидели, его коллеги делали вид, что уважают его, однако в душе желали ему смерти. Ведь он был представителем и проводником воли властей и всячески давал понять, что сам министр прислушивается к его мнению. Небольшого роста, с маленькими и колючими птичьими глазками, он любил бросать многозначительные взгляды, якобы свидетельствующие о его мудрости и проницательности, иногда это ему удавалось. Розовенький и круглый, как барабан, он всегда был отлично одет и непрестанно поправлял что-нибудь в своем туалете: то складку на брюках, то галстук, даже полы его пиджака под тогой лежали строго вертикально. Щегольство не раз помогало Пересу, благодаря ему и другим приемам обольщения он завоевал дочь одного политикана времен монархии, который умер одновременно с королевской властью и оставил приличное состояние. Чтобы польстить одному видному чинуше, Перес и позже использовал свою славу щеголя, помог ему надеть сюртук, поцеловал ручку, поднес огонек зажигалки и с видом знатока воскликнул:
— Поистине королевский костюм!
Д-р Соберано Перес разбогател, а то, что его дочь была безобразна, это не так уж важно. Теперь главная цель его жизни — обогащение — давно была достигнута. Жестокость и раболепство перед стоящими выше вызволили его из нищеты и были теперь тем попутным ветром, который гнал его парус. Никто не удивлялся, слыша, как он требует высшей меры, невзирая на смягчающие вину обстоятельства, какими бы вескими они ни были. Для некоторых Перес мог сойти за человека умного, но в глазах настоящих юристов был не больше, чем посредственный толкователь кодекса; однако министерству юстиции были нужны такие чиновники для проведения в жизнь жестоких законов, и Перес был еще не самым худшим. Люди, подобные ему, говорил Ригоберто, считают, что только им дано вершить справедливый суд. Судьи прислушивались к мнению Соберано Переса, а он авторитетно подсказывал, чтобы не сказать — диктовал приговоры.
Д-р Ригоберто, хоть и был провинциальным адвокатом, составил об этих судьях мнение, которое его коллеги, когда он поделился с ними, нашли правильным, хотя и нелестным. Поэтому, когда Теотониу Ловадеуш сказал ему, что собирается присутствовать при разборе дела и не сомневается, что сына оправдают и они вернутся домой вместе, д-р Ригоберто не нашел в себе смелости разуверить его, хотя настроен был весьма скептически. Кроме гнилых плодов, ждать от этого судейского древа, более дикого, чем библейская смоковница, было нечего.
Пока он размышлял об этом, в зал входили адвокаты — опытные и совсем новички, — мелькали знакомые и чужие лица. Повсюду слышались приветственные возгласы, обмен мнениями, анекдоты. Но вот судейский чиновник начал перекличку гнусавым и скрипучим, как немазаные ворота, голосом, на тембр которого, видимо, повлияла и погода, и вино, и дурная наследственность.
Всего подсудимых было двадцать четыре человека, из которых половина не имела никакого отношения к делу о лесопосадках. Это были ткачи из Риба-до-Писко. Они привели множество свидетелей — родственников и знакомых. Рядом с ними теснилась толпа крестьян, которые, не побоявшись тридцатикилометровой дороги, приехали помочь подсудимым из Серра-Мильафриша. Поскольку это были люди зажиточные, они наняли грузовик.
Установление личности подсудимых и прочие процедурные формальности прошли обычным путем и довольно быстро. Только д-р Ригоберто заявил возражение против того, что сразу рассматриваются два совершенно различных дела. Подсудимые из Серра-Мильафриша обвиняются в сопротивлении властям, а подсудимые из Риба-до-Писко в ведении подрывной пропаганды, как это определили хозяева фабрики, и в посягательстве на существующий строй.
Председатель суда разрешил представителю министерства внутренних дел объяснить, почему эти дела рассматриваются одновременно. Тот, как и следовало ожидать, привел доводы, ставшие уже классическими при системе произвола, а именно: любое народное волнение, квалифицируемое законом как коллективное неподчинение властям, инспирируется коммунистическими агитаторами. Допустить, что массы сами могут подняться на восстание, когда ущемлены их интересы, он не хотел и отказывался понимать это. Все эти смуты — дело подпольных организаций, покушающихся на благословенный мир в Эльдорадо — стране изобилия и любви. Уж не пронюхал ли этот чиновник, что после того как в Буса-до-Рей произошла встреча инженеров с представителями окрестных деревень, крестьяне несколько раз собирались, чтобы договориться о вооруженном сопротивлении?
Такое же преступление приписывалось арестованным в Риба-до-Писко, часть которых уже привлекалась к суду за пропаганду — они организовали стачку на фабрике. Были произведены аресты рабочих, на которых указали как на главарей и которые, как выяснилось, были членами организации, подрывающей существующий порядок, то есть Португальской коммунистической партии, что не без оснований и предполагала полиция.
На этих обвиняемых распространялись меры наказания, предусмотренные статьей 169 пункт 1 с применением статьи 168 Уголовного кодекса, приравнивающей к восстанию всякий вред и убытки, причиненные государственным учреждениям, от работы которых зависит благосостояние общества и удовлетворение нужд населения. Однако благодаря свидетельским показаниям выяснилось, что арестованные в Серра-Мильафрише свершили другие преступления, предусмотренные Уголовным кодексом, а именно применили всякого рода оружие — охотничьи дробовики, маузеры и даже привязанные к палке серпы и вилы. Наконец главное обвинение, предъявленное арестованным горцам, сводилось к тому, что бунт, принесший большие потери, и покушение на высокопоставленных государственных чиновников явились результатом подрывной пропаганды.
Тот и другой бунты высокочтимое министерство внутренних дел расценило как акты, в конечном счете направленные против безопасности государства: в Серра-Мильафрише это было сопротивление жителей проведению государственного мероприятия, в Риба-до-Писко — подстрекательство к забастовке. Именно однородность этих преступлений и побудила прокурора (и весьма кстати, ибо это облегчало работу суда) объединить оба дела.
Остальные пункты, сформулированные на языке готентотов, обычном для чрезвычайных трибуналов, со слишком пространным изложением состава преступления, прокурор торопливо пробубнил, листая одну страницу за другой. И, прежде чем сесть, заявил:
— Из этого следует, что уважаемый